Таухид и история: Единство традиций или их дуализм?

Как известно, у Рене Генона был тезис о сущностном единстве традиций. Он учил, что все религии в конечном счете говорят об одном и том же, составляя в совокупности единую большую Традицию, которой противостоит антитрадиционный, извращенный, профанный «современный мир», берущий отсчет приблизительно от эпохи европейского ренессанса.

Гейдар Джемаль, выворачивая холизм Генона наизнанку, противопоставляет ему свой дуализм: согласно развиваемой им концепции, Ислам есть контр-Традиция, а то, что Генон именует «Традицией», - не что иное, как сатанолатрия, инспирированная неким «клубом жрецов», борющимся против революционного послания Пророков. Джемалевская антиномическая пара «жреческая Традиция versus Единобожие Пророков» примерно соответствуют разделению на «манифестанционализм» и «креационализм» в той понятийной системе, которая используется в данном цикле.

Джемаль пытается убедить нас, что Ислам – это односторонний креационализм, отвлекаясь при этом от его многочисленных манифестанционалистских аспектов и объявляя соответствующие свидетельства «выдумками жрецов». Это означает также, что все мудрецы человечества, так или иначе искавшие истину в манифестанционалистской парадигме, - от Платона и Аристотеля до того же Генона - были не кем иными, как дьяволопоклонниками. Джемалю первому удалось открыть глаза на это, тогда как тысячелетиями люди пребывали в заблуждении относительно их подлинной сущности. И если Коран говорит «религия у Аллаха – Ислам», то, очевидно, такое положение также нуждается в корректировке, ибо Ислам оказывается для Джемаля всего лишь контрапунктом Традиции, антитезисом к ее тезису, негативом от позитива, а не изначальной и естественной религией Самого Бога.

Короче говоря, оставляя в стороне джемалистскую концепцию как путаную и не выдерживающую критики, мы должны вернуться к тезису Генона, чтобы дополнить и исправить его. Мы согласны с Геноном: встречающиеся в истории религиозные традиции сущностно едины, но это единство таково, что они являются не столько проявлением единой и великой Истины, сколько ее искажением. Понятно, что всякое искажение является также и проявлением, и глубинный Хакк Откровения сияет даже из-под груд самого девиационного язычества, но в среде исторических «религий» или «традиций» мы имеем дело не с чем иным, как с акцентированием частных сторон Истины и забвением остальных – с процессом, приводящим к возведению над первичным слоем Истины напластований многочисленных неистин.

Итак, дело обстоит следующим образом: естественная религия (дин уль-фитра) с самого начала у людей только одна – Ислам, - и именно она составляет ту самую «примордиальную Традицию», органично соединяющую в себе манифестанционалистские и креационалистские аспекты. Но в историческом процессе люди подвергают искажению этот единый и единственный Хакк, в результате чего рождается разнообразие позитивных, фактических религий. Пророки и Имамы (мир им!) приходят не для того, чтобы бороться с какой-то демонической «Традицией», которую вечно атакуют и вечно не могут победить, а для восстановления изначальной и вечно единой Истины, очищения ее от постоянно возникающих наслоений и искажений. Линия Пророков (общее число которых составляет 124 тысячи) есть пробегающая через историю молния прямого пути – от Адама до Мухаммада (мир им!) всегда одна и та же, - маяк, по которому человечество снова и снова выверяет курс.

Мы далеки от того, чтобы объявлять наличные в истории неисламские религии и традиции абсолютной ложью – тогда они действительно были бы «сатанинскими», - но мы считаем их результатом абсолютизирования каких-либо частных аспектов примордиальной традиции Ислама, которые они развивают в ущерб другим. Собственно, слово, используемое в Коране для обозначения последователей немусульманских религий – кафир, мн. куффар – означает не «неверный», как его неправильно переводят, а «скрывающий» - тот, кто покрывает Истину ложью.

Отметим этот момент особо: Истина в них не отрицается как таковая, не пропадает и не гибнет: она только скрывается, становится затемнена и неразличима под оболочкой многообразных неистин. Таким образом, каждая фактическая традиция в такой же мере содержит внутри себя Истину, в какой и скрывает ее.

Сказанное можно наглядно представить в образе реки, которая имеет основное русло и отходящие от него притоки. Человек, стоящий около притока, думает, что он и есть русло, что кроме него ничего нет, хотя на самом деле этот приток питается водами основной реки и не существует без нее. Можно сказать, что приток скрывает русло, на каком-то этапе выдает себя за него, но если человек в нашем примере будет двигаться дальше, он, наконец, достигнет реки - великого и мощного потока, несущего свои воды в океан – океан Божественного единства.

Амин Рамин.

Таухид и история: Великое язычество и архитектура социального космоса.Монотеистическая община равных



Манифестанционализмом или Великим язычеством мы называем картину мира, построенную на редукции Истины Единобожия в сторону односторонней «посюсторонности» Божества. Из исторических религий такую редукцию производят, например, индуизм, даосизм, буддизм, зороастризм и их производные, как и вообще все традиции «созерцательного» типа, вплоть до примитивных (африканские культы, шаманизм). В рамках манифестанционализма принцип мира (божество) и сам мир составляют единое целое, без признания фундаментальной разницы между ними как между Творцом и творением.

Язычество возникает не как противовес Единобожию – естественной религии человеческого рода, - а как его тень, как продукт абсолютизации одного из его аспектов, превращающей истину в ложь. В определенном смысле само возникновение и распространение язычества на огромное число народов и цивилизаций есть результат некой фундаментальной катастрофы, некоего вторжения сил темной инспирации и извращения – того, что в Исламе называют авлия аш-шайтан – в историческое пространство. Позже мы увидим, что односторонний креационализм – то есть противоположное язычеству признание безальтернативной «потусторонности» Бога – есть также не менее грандиозная катастрофа, не менее значительное искажение Истины Таухида, приведшее к рождению современной безбожной цивилизации.

Коран сообщает нам, что сатана обязался подходить к человеку «справа и слева, спереди и сзади», дав обет сбивать его с прямого пути. Явление, по-русски называемое «тайной беззакония», воплощено в перманентной тени, падающей на мир и приводящей к тому, что Истина не столько уничтожается или забывается, сколько непрерывно искажается, когда составляющие ее лучи смыслов уводятся от Истока каждый в своем направлении, образуя плотные фигуры неистин, работающие уже по своей логике против той Истины, от которой они отпочковались.

Манифестанционалистский мир иерархичен. Его вершину образует Центр мира, imago mundi, образующий максимум всех возможных онтологических проявлений; «ниже» его следует бесчисленное множество нисходящих космических слоев меньшей степени тонкости. Поскольку «низ» отражает «верх», «земля» имитирует «небо», то социальный порядок гомологичен космическому. В его основу положен принцип священной иерархии, замыкаемой Центром, концентрирующем на себе энергию космической сердцевины. Архетипичная для традиционного социума фигура обожествленного автократа утверждается исходя из потребности коллектива в сакральном символе единства. Богоподобный монарх воплощает силу сообщества, собирает в себе его «ману», являя собой высшую степень социальной проявленности, коллективной энтелехии. Иногда его изображали в виде быка – этого пластичного символа мощи.

Ритуал поедания царя, встречающийся у некоторых африканских этносов, является своеобразным способом распределения его магической энергии, снова абсорбируемой обществом, после чего она переходит на нового монарха и т. д. Даже лишенный реальной власти (как это было на протяжении практически всей истории Японии), монарх все равно сохраняется в качестве сакрального символа. Так и в Риме после изгнания Тарквиниев была оставлена должность «жертвенного царя».

Вполне возможно, что к формированию самого института обожествленного монарха вела не апроприация власти одним родом, а именно эта потребность в коллективной символизации, отражающей в себе космический Центр. Во всяком случае, дело обстояло гораздо сложнее, чем это утверждает примитивная рационалистическая точка зрения, согласно которой идеология обожествленного государя была «выдумана» задним числом для легитимации фактически возникших династических режимов. Непонятно, почему люди в течение тысячелетий соглашались следовать этой «выдумке».

В действительности институт сакральной монархии был «вписан» в языческую картину мира как ее неотъемлемый и важнейший атрибут. Царь как медиатор, транслирующий на землю космический порядок, образует облеченную светом верхушку, составляющую нечто вроде социальной оси, которая соответствует оси «небесной». Очень часто или даже почти всегда в его титулатуру входит солярная символика: «Солнце», «Великое Солнце». Характерно, что в некоторых случаях, например, на Гаваях, его смерть оказывалась знаком к началу ритуальной анархии, продолжавшейся вплоть до коронации нового монарха.

Сама эмпирическая фигура царя относится к области сакрально-запретного: он общается с подданными через завесу или специального посредника, к нему нельзя прикасаться, на него запрещается смотреть. Для установления связи монарха и космоса весьма показателен индийский ритуал коронации. Различные фазы этого ритуала символизировали возврат будущего правителя в зачаточное состояние, затем его созревание и мистическое возрождение в роли космократора. На второй стадии происходило формирование нового мистического тела царя. Третья фаза включала обряды, посредством которых он становился владыкой космоса. Ритуал поднятия руки, когда царь стоял на троне с воздетыми руками, символизировал воздвижение мировой оси, а окропление водой – освящение правителя космическими энергиями, стекающими по этой оси.

В античной картине мира от героя или цезаря через полноправного гражданина к рабу существует такой же ступенчатый переход, как и в иерархии форм аристотелевского космоса – от «верха» к «низу». Поэтому нас не удивит платоновское обоснование сословного идеала ссылкой на иерархическое устройство космоса. Во вступлении к «Тимею» прямо говорится, что идеальное общество должно быть отражением и продолжением космоса. Греческие герои – это мертвые, бытийный статус которых выше обычного, что дает их душам право на публичный культ (ср. с христианскими святыми). Первоначально героями становились цари, затем – основатели городских общин, павшие воины, поэты и мудрецы. Герой считался чем-то средним между человеком и богом, играя роль посредника между ними. После смерти он превращался в сверхчеловеческое существо колоссальной силы и мудрости, способное как оказывать помощь живущим, так и вредить им.

Как мы уже говорили, архетип «богочеловека» - универсальный элемент языческой религиозности; христианство не изобрело его, а лишь заимствовало. Богочеловек – монарх, герой, цезарь, так же как и какой-нибудь Осирис или Митра. Фараон тоже богочеловек. Сознание эллинистического мира было наводнено целым сонмом боголюдей, и потому не удивительно, что Христос в его представлениях стал лишь одним из них.

По представлениям античного человека, в фигуре цезаря суммируется онтологическая энтелехия, поэтому он выше остальных (отсюда запрет его оскорбления, которое приравнивалось к святотатству). Культ императора стал подлинным центром умиравшей античной религиозности. Ниже царя по социальной пирамиде располагаются его родственники, знать, жрецы или чиновники. Все они также причастны к благодати сакрального центра, находясь на более высокой ступени «манифестации», чем остальные.

Аристократы обычно считались потомками легендарных основателей сообщества, героев или богов (Цезарь, например, именовал себя «потомком Венеры по прямой линии»). Гомер называет аристократов «богорожденными». В скандинавской «Песне о Риге» происхождение знати (ярлов), свободных (кэрлов) и рабов объясняется в виде восходящей линии их творения богом Ригом. Их статус, так сказать, «от природы» различен: они относятся к совершенно разным человеческим породам – что, к слову, всячески подчеркивалось элементами одежды, быта и т. д. В традиционных обществах господствующие и подвластные, как известно, сильно отличались друг от друга физически и физиогномически. Даже религиозные культы у высоко- и низкорожденных могли быть различными. В Риме патриции считались стоящими ближе к сакральному, чем плебеи, поэтому браки между ними рассматривались как нечестивые.

Наконец, низшую ступень занимает угнетаемое большинство. У американских индейцев они именовались словом, которое переводится как «зловонные»; примерно так же и гордая римская знать относилась к своему плебсу. Основным качеством этих «нищих духом» является лишенность, максимальная удаленность от источника света. Они образуют темное, бесформенное начало, социальную материю. Печальна даже их загробная участь. Согласно представлениям ацтеков, души воинов-аристократов превращаются в колибри и бабочек, а простолюдинов ожидает Митклан, царство всепоглощающей тьмы.

Таким образом, социальная архитектоника языческого мира представляет собой сакральную пирамиду, в которой по мере приближения к основанию затухает свет и сгущается тьма. Общественный порядок отражает космический, «земля» имитирует «небо». Мы не ошибемся, определив такой порядок как коллективную мистерию, смысл которой заключается в воспроизводстве Макрокосма. Знаменитые пирамиды строили не мифические «рабы», а египетские крестьяне и ремесленники, и причиной проявленной ими работоспособности была, как утверждает Л. Мамфорд, вера в божественность власти фараона в качестве перводвигателя всей социальной «мегамашины». «И один лишь царь обладал божественным правом превращать людей в механические объекты и собирать из этих объектов нужную ему машину. Тот порядок, который перешел от Небес к царю, распространился на каждую из частей машины…Они стали обнаруживать ту же регулярность, которая прослеживается в движении небесных тел»[1].

Но вот Откровение Пророков вбрасывает в эту неподатливую языческую почву сияющее зерно истины монотеизма, и плод, проросший сквозь нее, становится коллективом людей с совсем иной внутренней конституцией, для которой неравенство более не обладает смыслом и значением. Авраамическое равенство всех перед Единым Богом устраняет священную легитимацию статусных различий. Откровение очерчивает световой круг, внутри которого индивид из сферы жесткой иерархии и эшелонированного господства попадает в уникальное пространство общины равных, построенное на принципах справедливости и солидарности всех со всеми. По меньшей мере, таков духовный императив, который в реальности, как всегда, получает лишь несовершенное воплощение. Но это идеал, заданный как горизонт сознательных устремлений, причем из всех этих волевых усилий растет грядущее мессианское Царство справедливости как их сумма и итог, как долго и трудно созревающий плод.

Если вместо Большого Космоса – высшего божества Великого язычества, - который надо созерцать и имитировать, приходит Метакосмический Субъект, образующий по отношению к миру Иное, то распадается весь континуум иерархизированного бытия, где «верх» доминирует над «низом». На уровне «земли» этому соответствует утверждение на месте освященной социальной иерархии общинного равенства служителей Единого Бога.

[1] Мамфорд Л. Миф машины. – М., 2001. – С. 261. Мамфорд видит аналогию в строении «мегамашины» древних деспотий и властной конституции современных западных обществ. Отметим, что фараон Древнего Царства еще не обладал значительным объемом принудительной власти по отношению к обществу, поэтому для возведения пирамид важнейшее значение имела идеологическая (религиозная) мотивация населения.

Амин Рамин.

Вот она где настоящая-то кандидатская-нобелевская скрывалась-то!! Слов мудреных много.
Об заклад побьюсь, что никто из участников форума не объяснит, чем "примордиальность" отличается от мордобоя. И я из них первый.

Но так, по рабоче-крестьянски я суть-то уловил, что отсюдова маленько марксизмом отдает. Разрешите, выскажусь немножко по простому.

Обожествление монархов - дело, конечно, обычное, и, конечно, не особо хорошее. Но и реальный ислам достаточно быстро показал нам вместо равенства и братства такие же монархические порядки, еще и покруче. Так что перетыкиваться смысла нет. Просто надо понять, что Бог создал человека (и в том числе его социальную среду) по своему образу.
Бог - существо абсолютно уникальное, никто Ему не равен, никто ему не партнер. И поэтому в Его Царстве - о ужас! - абсолютная монархия.
А на земле по этому образу появилась семья. Отец не равен своей жене и своему сыну. Большая семья - племя. Во главе племени - старший в роде, батька, дед. Он имеет первенство в силу биологического старшинства, это нормальный процесс, отражающий небесные порядки и Божий замысел.

Так рождаются все наследные монархии, все цари во всех народах. И это есть хорошо. Извращать только не надо этот порядок - и тут я с автором полностью согласен.
А вот революция против такого порядка - это не есть хорошо. Европа с Россией все это прекрасно доказали христианам. Если вы, братья, не желаете учиться на ошибках христиан, то есть на бесплатном отделении жизненного университета, - милости просим вас на ПЛАТНОЕ его отделение. Хотите революций - попробуйте. Если Ливия вас ничему не научила - пожалуйста, продолжайте. Но платить придется своей кровью.
Вот об этом Шемма, к сожалению, оговорки не сделал, а напрасно.
Саддам и Каддафи - это гораздо лучше, чем гражданская война под управлением янки.
Впрочем, если вы с этим несогласны, если полагаете, что всюду пройдет Иранский вариант, я спорить не стану, помоги Господи, но пока что-то не получается, свергнув абсолютизм монарха, установить справедливое правление на основе ислама. Иран - да. а все остальные? Что-то не очень верится.

Но есть вещи гораздо более важные.
Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы абсолютный монарх исполнял перед подданными служение последнего раба? Например, умывал бы им ноги? Учил, лечил, утешал, прощал, а в довершение всего - прикрыл бы их собой, и все наказания их справедливые и несправедливые - понес бы на себе?
Бывал такой царь на земле? Или нет?
А если был, то какого отношения со стороны своих подданных он заслуживает?

Или, может быть, кому-нибудь захочется узнать, в какой книге про него написано?

Почему все народы вокруг его царства ждали, что придет какой-то царь, особый царь, который всех спасет.
Римляне верили, что придет такой царь. Читайте оды Вергилия. Они надеялись, что это будет Октавиан-Август.
Халдеи и египтяне ждали спасения от какого-то особого Царя.
Китайцы - и те верили в этого особого царя.
Только евреи знали, что он будет из их народа.

Почему все народы верили в две вещи:
1)спасение и счастье принесет именно Царь,
2)и это будет Божественный Царь?

Это не сбывалось в истории тысячу раз. Люди ошибались в мечте. Это приводило ко всем тем ужасам, которые совершенно верно описал Шемма.
Но если все люди земли питали ЕДИНУЮ, ОБЩУЮ надежду, когда-нибудь она должна была сбыться? И как она должна была сбыться?

Во всех ложных вариантах слабый человек, получив божескую власть, тиранил народ.
Если же мечта один раз должна была оправдаться, то и должно было быть наоборот: могущественный по природе царь смирился бы ниже раба, и своих рабов сделал сынами и братьями. Бывало такое в человеческой истории?
Если нет - сожгите вселенскую мечту.
Если было - ну, тогда пишите, спрашивайте.

Тимофей,немного улыбнуло конечно,я пока комментировать не буду,потому как автора собственно,материала,попросил откомментировать вам. Я лишь упрежу: не я автор,там в конце каждой статьи автор указан: Амин Рамин.

Прошу прощения. Материал все равно интересный, только слова мудреные. Я думал, Амин - это аминь в конце речи.
Конечно, я не на все мысли там ответил. Там есть и еще много дельного.

Это мой текст. Читайте обсуждение здесь: http://im-werden.liv....com/57436.html

Во всех ложных вариантах слабый человек, получив божескую власть, тиранил народ.
Если же мечта один раз должна была оправдаться, то и должно было быть наоборот: могущественный по природе царь смирился бы ниже раба, и своих рабов сделал сынами и братьями. Бывало такое в человеческой истории?
Если нет - сожгите вселенскую мечту.
Если было - ну, тогда пишите, спрашивайте.

Бывало Брат, бывало.

Имам Али алейхи-салам!
Он (А) же 4-ой Халиф (царь, император как хочешь назави) некогда управлявшей огромных государств.
Вы знакомы с "Историей Халифата", в частности с личности его светлости Имама Али (А)?

Timofey, важно различать между Шиизмом (от имени которого всё это и пишется) и другими формами Ислама, между которыми - огромная разница. Шиизм как раз потому и не признавал ни одну монархию в Исламе, что все они нарушали принцип Справедливости.

продолжение

Вот почему против Пророков монотеизма, как мы знаем, неизменно восставали цари и знать («те, которые превозносились», как сказано в Коране). Не случайно Святой Коран снова и снова возвращается к истории Моисея (А) и Фараона. Ибо здесь лицом к лицу встретились два непримиримых способа постигать мир: Фараон, говорящий «я не знаю для вас иного бога, кроме меня» (28: 38) и Моисей (А), возвещающий имя Единого Бога как Абсолютного Царя, перед Которым все равны.

Возьмем Китай. Китайский политический идеал заключался в поддержании космической стабильности и порядка. Поскольку империя воплощает гармонию космоса, то основой этоса правителя, согласно конфуцианской доктрине, должно стать «недеяние». Он образует неподвижную ось, вокруг которой вращается социальный космос, и не только политическую, но и сакрально-ритуальную. Китаец, в противоположность гетевскому im Anfang war die Tat («в начале было дело»), сказал бы, что в начале было недеяние.

Вошедшая в пословицу китайская неподвижность была лишь следствием языческих архетипов, табуирующих новшества: поскольку социум имитирует «Небо», он сам должен стать совершенным и неизменным, как некое произведение искусства. Поэтому Китай знал множество социальных волнений, но не революций. Все они преследовали цель реставрации нарушенного статус-кво, т. е. социальной гармонии под эгидой сильного централизованного государства. Китайские народные движения обращались не к будущему, а к прошлому: в этом их отличие от революций в авраамическом пространстве.

Вся история Китая хорошо укладывается в рамки циклической схемы «централизации-децентрализации». Номос этого общества обычно восстанавливался новой династией, проводившей централизацию посредством жестких мер. Второй, аномический этап политического цикла начинался с возвышения «сильных домов», т. е. местной знати, которая отбирала земли у крестьян и коррумпировала местных чиновников, что, с одной стороны, ослабляло власть государства, с другой – вызывало народные бунты, связанные чаще всего с буддийскими и даосскими сектами. Какой-нибудь очередной колоссальный бунт свергал старую династию, вождь восставших объявлял себя императором, экспроприировал знать, раздавал крестьянам земельные наделы и смягчал налоги. Тем самым порядок считался восстановленным, и цикл начинался снова. Конфуцианские тексты пытались осмыслить эту закономерность, говоря о трех стадиях, сменяющих друг друга: «беспорядка», «успокоения» и «великого подобия, или равновесия». Всё здесь вращается вокруг одного архетипа – совершенного государства, отражающего само Небо.

Если Китай был страной мощных народных бунтов, то в Индии они встречались относительно нечасто. Единственная в своем роде адаптация Великого язычества (манифестанционалистской картины мира) к оправданию жестко иерархизированного социального порядка, совершенная жрецами-брахманами, исключала подобные явления. Без веры в сансару и карму кастовая система была бы невозможна. Как раз представители низших каст наиболее ревностно выполняли индуистские предписания, рассчитывая на повышение в будущей жизни.

Если в авраамическом пространстве историческое развитие в целом приближалось к статусному равенству, то история Индии, наоборот, состояла в систематической культивации неравенства. Еще сегодня здесь насчитывают от 150 до 250 миллионов неприкасаемых, которые подвергаются всевозможным формам эксплуатации и насилия. Согласно брахманистским представлениям, кастовая система так же вечна, как и сам Космос. Возможно лишь блуждание перерождающихся душ из одной ее ячейки в другую. Нельзя что-либо изменить в этом порядке, и бессмысленно даже надеяться на какое-то изменение. Тот принцип надежды, который составляет основу исторического этоса Единобожия, напрочь отсутствует здесь, и потому индуистская картина мира, вопреки тому, что принято о ней думать, является наиболее холодной и жестокой из всех.

Она ничего не знает о человеке. Касты – совокупность социальных окаменелостей, в которые личность закована, как в клетку. Нет ни перспективы освобождения, ни ожидания конца, ни надежды на исход – только вечный круговорот равнодушного Космоса, которому на земле соответствует столь же вечная система социальной иерархии, сквозь этажи которой мелькают, как хлопья снега, человеческие души. «Освобождение» возможно лишь через растворение в том же Космосе посредством отрешенного созерцания.

Императив морального самосовершенствования занимает незначительное место в сознании индуса. Он чувствует себя вне добра и зла, «по ту сторону», стремясь к снятию самого различия моральных категорий через погружение в «нирвану», где тонет любая определенность. В политической истории Индии решительно невозможно обнаружить какой-то смысл. История народа Израиля, Ислама или Европы наполнена напряженной духовной динамикой и той борьбой за значение, которая наполняет каждое пядь исторической земли. Здесь же мы видим только калейдоскопическое чередование династий, князьков, раджей и махараджей в сочетании с перманентным произволом и насилием – и все это без того, чтобы отсюда родился какой-то более высокий принцип. Сознание индуса лежит вне истории, поэтому история мстит ему своей бессмысленностью.

Следующий смысловая трансформация, совершенная Таухидом, касается принципа универсализма, который также является его исключительной принадлежностью.

Языческий мир партикулярен. Его сознанию чуждо представление о человеке вообще, которое может быть только коррелятом представления о Едином Боге, властвующем над всеми людьми и народами. Гетерогенность богов, социальных статусов, политических сообществ и форм культа – вот специфическое качество языческого мира. Потому нам, детям монотеизма, столь трудно проникнуть в мыслью в религиозные представления древности. Мы автоматически переносим на них свои категории, которые им совершенно чужды.

Например, античные культы были тесно связаны с социальными и политическими формами того или иного народа и напрочь лишены духа прозелитизма. «Римская религия» представляла собой культ только одного города, Рима, к которому не допускались чужие. Крестьянин и аристократ не считались относящимися к единой людской общности: скорее они образовывали разные «нации» или, лучше сказать, «виды», «породы» людей («виды» в почти «биологическом» смысле, поскольку их генеалогия различна: например, они считались происходящими от разных богов).

Нигде этот принцип различия не был проведен столь последовательно, как в той же Индии. Так, «неприкасаемые» здесь не считаются людьми в собственном смысле: скорее их место в царстве животных; шудры также немногим выше этого. Статус брахмана, напротив, выше просто человеческого: он является полубогом, а посредством магических практик может даже стать выше богов и управлять ими; царям рекомендуется опасаться магической силы брахманов.

В норвежских судебниках мы обнаруживаем более двух десятков слов для обозначения различных степеней знатности – от konungborinn (из рода конунгов) до thraell (раб). «Человек» - это всегда конкретный индивид одной из этих групп, а не абстрактный представитель рода: «человека вообще» здесь не существует.

В греко-римской античности в эпоху ее расцвета также не было представления о равенстве людей от рождения, «по природе»: столь очевидное для нас, оно оставалось неизвестным даже таким гениям, как Платон и Аристотель. Для обоих рабство являлось самоочевидным явлением, обусловленным, что важно, не просто человеческим стремлением к эксплуатации себе подобных, а «природой вещей». «Варвары» самой природой предназначены быть рабами греков. У эллинов и римлян, конечно, существовало представление о равенстве, но в совсем другом, противоположном нашему смысле: люди равны не по природе, а как члены полисной (городской) общности. Если для нас люди рождаются равными, а неравенство вносится в их среду социальными условиями, то для греков, наоборот, люди рождаются как раз неравными, а равенство и свобода создаются искусственными полисными институтами. Весь мир за пределами полисных стен рассматривался как враждебный, как арена войны, населенная потенциальными рабами: надо только добиться военной победы над ними, чтобы обратить их в рабство также и актуально.

Мессианская идея глобальной справедливости совершенно чужда греко-римской античности. Для нее, в целом, считалось вполне нормальным, что сильный подавляет слабого. Это в порядке вещей. Так устроен мир. Фактическая правота всегда оказывается на стороне сильного, а высшей правды не существует. Показательно, что эллинский этический кодекс зачислял жалость в разряд пороков. Для той воли к самоутверждению («славе», «величию»), которую должен был проявлять грек, нравственные границы рассматривались как нечто весьма условное. «Убил такого-то и всех его детей» - обычная история социального восхождения. Хотя убийством можно заслужить кару богов, оно вполне оправдано на пути к высшей цели античного человека – славе. Если же эта цель достигнута, то на «средства» смотрели сквозь пальцы.

Каждый народ, город, род и даже дом имел своих богов, из культа которых исключались все остальные. Римский pater familias являлся верховным жрецом для своего дома так же, как китайский император – для своего государства. Каждый из полисов имел закрытый публичный культ, участником которого можно было стать лишь в силу рождения. Греческую или римскую религию, как сегодня индуизм, нельзя «принять», подобно христианству или Исламу. Между «своими» и «чужими» пролегает сакральная граница: «чужой» принадлежит иным силам, от него исходит скверна. Боги привязаны к этносу, роду и топосу. Поэтому завоевание сообщества означает также и покорение его богов: так Рим принимал на себя исполнение религиозного культа каждой вновь покоренной области. Кстати, евреи лишь переняли эту замкнутость национального культа у окружающих языческих народов, тем самым извратив суть Откровения: Бог монотеизма стал национальным («Богом Израиля»)*!

Третье революционное изменение относилось к пониманию времени. Обращенность к радикально Иному и бытие в напряженном ожидании Конца заменяют ориентированный на прошлое ставший порядок Великого язычества новым порядком становления, воспринимающим настоящее из горизонта абсолютного будущего.

Для манифестанционалистской картины мира нет будущего в собственном смысле, потому что нет Иного, а есть только Космос, вращающееся колесо бытия, вечно умирающего и вечно возрождающегося в своей самотождественности. У греков воплощением циклического времени выступает эон, aion, которого уподобляли коню, бегущему по кругу на ристалище. В Индии потому и отсутствовала историография, что здесь не было представления об абсолютном будущем и, стало быть, об истории как таковой. Напротив, перспектива «нового неба и новой земли» есть то, что вносит момент негации в любую точку исторического времени. Из этих разрывов, из этих зияющих пустот, подобно лаве, вырываются потоки духовной Революции. Тот, кто живет в луче будущего, захвачен универсальным революционным проектом и не сможет отделаться от него даже при всем своем желании. Со времен Авраама (А) мы все принадлежим ему, даже не подозревая об этом.

Если Великое язычество ориентировано на воспроизводство вечных образцов, то монотеизм направляется духом Великой Утопии. Хотя воплощение Великой Утопии невозможно, оно, тем не менее, произойдет – за счет непосредственного, вертикального вмешательства Божественной воли; и это тот финальный момент, ради которого существует вся история, хотя он находится как бы уже и за ее пределами. «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море». (Ис., 11: 6-9).

Марксизм – и это не подлежит сомнению – был доктриной, целиком инспирированной монотеистическими смыслами. Но из-за своего антропоцентризма, идущего от гуманистов к Фейербаху, он подверг внутренний теологический момент профанизации. (Мы оставляем здесь открытым вопрос о том, насколько Маркс следовал специфически еврейской форме мессианства). Марксизм обещал невозможное: торжество свободы и правды посредством имманентных человеческих усилий, т. е. без изменения фундаментальных мировых законов (возможно, такое изменение и предполагалось его «эзотерической» стороной, но мы не касаемся пока этого вопроса). Лишь ожидание, что когда-то все будет иначе, но волей не человека, хотя и при его «содействии», может быть обоснованным. Воплощение Великой Утопии, божественного Царства правды на земле, требует полного переворота во всех привычных отношениях, опрокидывания вековой иерархии, окончательной и вселенской Революции, которую завершает Махди как фундаментальная, осевая фигура истории, как носитель Революции par excellence. Эта Революция питается энергиями радикального отрицания того, что есть, ради того, что должно быть – настоящего ради будущего.

http://im-werden.liv....com/58042.html

Друзья! Коран нам дает очень четкий и ясный ответ по сути обсуждаемого в теме. Одним аятом описывается возможные соотношения между Творцом и тварением, ведь по сути все что мы говорим об Аллахе свт есть богословие, сущность коего - соотнести Творца с понятными нам тварям смыслами. За основу богословия мы берем то, что Сам Аллах сказал о Себе, а сказал Он о Себе так: "не как подобие Его что-либо" Шура,11
Подобие есть лишь частичное сходство, не так ли? Так вот Аллах четко сказал, что все чтойное (тварное) не имеет частичного сходства с Ним. Здесь ключевое слово "частичное", друзья. Если между двумя нет частичного сходства, то эти двое либо абсолютно разняться, либо абсолютно одинаковы. Согласны? Гейдар воспел лишь трансцендентность, а ведь аят утверждает абсолютную одновременную имманентность. Гейдар прав, как правы христиане сказавшие, что Иса а.с. не есть Троица. Но кто будет правее из всех нас?

Друзья, я не думаю что, мы должны установить кто из нас прав или не прав. Тем более мы говорим о истории и философии монотеизма.
Давайте задумаемся о фактах, о цифрах, об исторических развития монотеизма и распространение таухида в чистом виде.
В целом начало историю единобожие принята считать с пророком Ибрахима (А), то есть Абрамом. Абрам жил примерно 4000 лет тому назад. В этот период люди стали более массово разумными, то есть думаюших, размышляюших и умных людей стало больше. В этом тысячелетие уже человека стала больше беспокоит принятие решение о собственной судьбы и общины в целом. Короче говоря, люди стали более организованно управляться.
Я думаю именно эти факторы стали причиной распространение монотеизма, а период пророка Ибрахима (А) был еще политеистическим. То есть пророк Ибрахим (А) действительно был одним из первых революционеров кто, искал настоящую свободу. Свободу управляться самим собой, а также управлять собственного народа. Тому доказательства из Корана пророк Ибрахим (А) он же Имам своего времени. Кто такой Имам (А) в монотеизме и Исламе в целом? Проще говоря эта человек который, способен управлять свое общину и принимать за них человеческое (гуманное) решение.
Таким образом, друзья, люди дожили и развивалис в обществе где всегда испытывали необходимости своеобразную управлению и подчинению.
А Ислам объединил и развивал этих идей, искав исключительно истинных, справедливых и гуманных решений в данном вопросе. Насколько Ислам добился свое цели эта другой вопрос. Факт в том что, становление Ислама и миссия подледного пророка Мухаммада (С) совпало со временем ослаблением рабовладельческого строя. Люди и цивилизаций искали освобождение. И эта является божественная начало всех людей. Как человек рождается независимым (по крайней мере духовна-морально) от других так и покидает мир. Так вот задача общества состоялас в том что, объединить этих независимых людей. На мой взгляд на эта было способно лишь божественной Имамат.
Монотеизм и единобожие ( в том числе Ислам) распространилась переменным успехом. Причина тому что, первые монотеисты (до Исламские) сильно старались помешать становлению истинного таухида. То же самые их разум и инструмент для разумного управление (денги), а также воспрепятствовать этому процессу (дальнейшему распространению монотеизма) играл огромный роль в и истории Таухида. При в том, что сегодня истинных монотеистов сегодня исчисляется миллиардами людей.
Итак из выше сказанного можно сделать следующие выводы:
1. Монотеизм развивалось в связи умственной (интелектуальной) развитием человечества.
2. Монотеизм связан с божественной руководствой и управлением (имаматом) людей.
3. Монотеистам более присуще душевная (морально-духовная) свобода.
4. Шиитский ислам (в том числе божественной Имамат)эта то ядро монотеизма (таухида) , что жив и продолжается сопротивляться по сей день.
5. Монтеизм и таухид само по себе может присутствовать в глубине душе ныне живуших "не монотеистов". Однако они так или иначе не могут проявить свое божественную начала, а кто ими управляют, они по сути люди осознавший монотеизм, у которых цель в жизни является уничтожит истинного монотеизма.
6. Враги монотеизма обладают огромными инструментариями (денги, власть, опыт, сила, воле и т.д) который по сей день продолжают уничтожит монотеизм и с ним Таухид. Тут очевидна, борьба Всевышнего с ним, ибо Он дал им отсрочек (по Корану) до ссудного дня.
7. Предполагаю в поддержке и распространение "не монотеистов" (буддистов, многобожников, китайцев, индусов - не мусулман, тайванцев, корейцев и т.д.) имеют огромный роль врагов Аллаха. Эта те люди, джины и шайтаны которые тысячелетиями раньше нас начали ибадату (поклонению) Всевышнему (по Корану).
На мой взгляд эта ключ нынешней философии монотеизма и истории таухида.
Значить есть "отсрочка", есть "борьба" и одновременна должна быть терпение. Ко всему свое время. И отсюда шиитская мистика и не только. Ждать и помнить каждый минуту Гаима, ждать и молится за скорой зухур Имама Махди (А).
Мир и благословение Вам, люди земные!

Умные мусульмане, не должны ли мы при любых рассуждениях больше смотреть в ахират, чем в дунью? Что весомее, рассуждение, уходящее в ахират или в дунью? Для чего приходили посланники и пророки? Ради этого мира или ради следующего? Так и давайте при размышлениях о тавхиде больше смотреть в "загробье" нежели в "надгробье". Коль скоро ахират является истинной реальностью, а дунья миражом, то и все, что связано с тавхидом в дунье есть лишь мираж по отношению к тавхиду в ахирате. Кто из нас может сказать, что он существует (что он не мираж), когда знает, что существует Он свт? Если я скажу, что я существую, то как я могу сказать, что Он тоже существует? Друзья, тайна тавхида так проста и так сложна одновременно. Поймите, если мы, вдруг, по какой-то причине исчезнем, перестанем бытийствовать, станем небытием, то Он свт никуда не исчезнет. Если же Он свт перестанет существовать, то мы исчезенем. Почувствуйте разницу между "Он существует" и "мы существуем". Он свт есть, не так как мы есть. Это начало постижения тавхида вне зависимости от времени ваших размышлений над этим, будь вы во время Адама ас задались этим вопросом или во время Авраама ас или еще когда-либо. Истиный имам приведет вас к пониманию иллюзорности собственного бытия и откроет Единственную Реальность, процесс, который мы называем одним словом тавхид.

Мехмед,ты не сделал открытия о существовании Творца и Его творений,мы созданы из ничего,значит всё ничто,реально Сущий только Аллах Свят Он,а Его творения лишь проявление Его мыслей.На счёт посланников,то они являлись,что бы указать путь заблудшим,а через пророков Аллах Свят Он передал вести о будущей жизни,но нельзя забывать эту жизнь,человек поставлен наместником на Земле,а это обязывает предворять дела шариата на Земле,а это огромная работа,а не убегание от этого мира в горы,уход в затворники и монастыри.

Бывало Брат, бывало.

Имам Али алейхи-салам!
Он (А) же 4-ой Халиф (царь, император как хочешь назави) некогда управлявшей огромных государств.
Вы знакомы с "Историей Халифата", в частности с личности его светлости Имама Али (А)?

Да, брат, наш пользователь Али и другие открыли для меня имама Али, как великого праведника. И я принимаю его именно так. Христианин просто не может иначе - если узнает про Али. Случались и похожие на него христианские государи и святые, но они были научены по Евангелию, а Али - это действительно светлый человек, наставленный свыше.
Меня восхищает его верность исламу и Брату - от детства и до конца.

Мехмед,ты не сделал открытия о существовании Творца и Его творений,мы созданы из ничего,значит всё ничто,реально Сущий только Аллах Свят Он,а Его творения лишь проявление Его мыслей.На счёт посланников,то они являлись,что бы указать путь заблудшим,а через пророков Аллах Свят Он передал вести о будущей жизни,но нельзя забывать эту жизнь,человек поставлен наместником на Земле,а это обязывает предворять дела шариата на Земле,а это огромная работа,а не убегание от этого мира в горы,уход в затворники и монастыри.

А где сказано, что Аллах мыслит? Нужно ли Ему свт это? Поразмышляйте, здесь похоже у Вас пробел. Это также приблизит Вас к пониманию тавхида. Еще раз повторю, что весь шариат и все дела дуньи бессмысленны для тех кто не смотрит в ахират больше, чем в дунью.

В Коране не всё сказано и не уподобляй Аллаха Свят Он, творению,Его мышление не подобно тварному,как и слух,видиние.Это разъяснение того,что есть творение,как оно существует.На счёт ахирата,то мы помнить должны о нём,но не полностью уйти от мыслей этой жизни,она путь в ахират и нужно воплощать Коран в жизнь,что бы обрести довольство Аллаха Свят Он и успех в ахирате.

Социум и власть. Политическая власть: город


Античный полис (самоуправляемый город) также имел весьма отдаленное отношение к тому, что мы сегодня называем государством. Древний мир был прежде всего миром городов: его политическая конституция совершенно отличалась от современной. В греко-римском континууме полис представлял собой прежде всего гражданскую общину, братство и корпорацию воинов. Управление им осуществлялось обычно избираемыми на небольшой срок должностными лицами, которые трудно назвать «бюрократией» (часто замещение этих должностей фактически находилось в руках знати, особенно в Риме).

В отличие от буржуазных государств Запада, античность совсем не знала пространства индивидуальной автономии. Претензии граждан в борьбе за свои права (например, события, связанные с изгнанием Тарквиниев или сецессиями плебеев) никогда не обращались против силы и могущества политической власти как таковой, т. е. против целого во имя автономии индивидуального. Это была борьба не за ограничение власти, а за способ ее осуществления.

Для греков и римлян в их лучшие времена свобода была тождественна подчинению политическому строю, а не индивидуалистически понятой автономии, как в Новое время. «Внутри полис был в качестве военного союза абсолютно суверенным и полностью распоряжался отдельным гражданином. Вопреки знаменитому утверждению Перикла в надгробной речи Фукидиду, что в Афинах каждый может жить как хочет, строго карались плохое ведение хозяйства, расточительство унаследованного военного надела (bona patria vitaque римской формулы лишения наследства), нарушение супружеской верности, дурное воспитание сына, дурное обращение с родителями, безбожие, гордыня (hybris) - вообще любое поведение, представляющее опасность для военного и гражданского порядка и способное вызвать гнев богов, угрожающий полису; в Риме это влекло за собой вмешательство цензора. Следовательно, в принципе о личной свободе в образе жизни не могло быть и речи, а там, где она фактически существовала, как в Афинах, это было следствием меньшей дееспособности гражданской милиции. Экономически греческий город также полностью распоряжался имуществом граждан: при неуплате долга город еще в эллинистическое время отдавал в залог кредитору имущество должника и его самого. Гражданин был прежде всего солдатом… На каждое достаточно значительное состояние демократический полис накладывал свою руку»[1].

Обратной стороной корпоративной сплоченности граждан полиса, который к тому же и в религиозном смысле представлял собой замкнутую церковь, являлся их партикуляризм – характерная черта древности. Универсалистский взгляд на мир станет плодом монотеистических религий. Здесь же весь мир делился на «мы» и «они». «Мы» - это политическая община, «они» - остальное человечество, в принципе подлежащее покорению и порабощению*. «Поэтому у греков, - пишет Гегель, - не только были рабы, с которыми были связаны их жизнь и существование их прекрасной свободы, но сама эта свобода отчасти являлась лишь случайным, недолговечным и ограниченным цветком, отчасти она вместе с тем была тяжким порабощением человеческого, гуманного начала»[2].

Древний мир не знал абстракции «человек вообще». Желание «освободить все человечество», которое провозглашали революции Нового времени, показалось бы античному человеку в высшей степени противоестественным. Платон и Аристотель рассматривают рабство как нечто само собой разумеющееся. При римском господстве по всему средиземноморскому побережью велась охота на рабов как признанный вид частного предпринимательства. На рынке в Делосе иногда продавалось до десять тысяч рабов за день. Для огромных рабских армий даже не могли отыскать должного применения. В случае убийства господина одним из его рабов казни подвергались сразу все рабы его дома.

В Спарте вся жизнь свободных граждан была полностью подчинена одной задаче: поддержание господства над массой рабов-илотов. Илотов было больше, и они представляли собой компактную массу таких же греков, поэтому любая трещина в единстве спартанцев грозила разрушением всего порядка господства. Этот «вызов» заставил их развить продуманную систему коммунистического быта и военного воспитания для самих себя и террора в отношении илотов.

Древний город являлся не только политическим, но и сакральным сообществом: как уже было сказано, он представлял собой замкнутую церковь с собственным культом, к которому не допускались чужаки. Только участие в культе могло сделать человека гражданином. Городская республика представляла собой своего рода тело, которое само рассматривалось как высшее божество. Город был всем. Захват Рима варварами рассматривался как невозможная трагедия, конец света. «Он погиб, этот город, который покорил весь мир», - писал современник.

Типичным гражданином полиса являлся крестьянин – свободный собственник земельного участка со средним достатком, добросовестно выполняющий гражданские и военные обязанности. Весь полисный порядок коллективной власти держался на слиянии военной силы с обществом, т. е. на рекрутировании армии в форме самоэкипирующегося народного ополчения, войска вооруженных граждан. Как только в Риме реформы Мария создали профессиональную армию, отделенную от общества, республиканский порядок рухнул.

Отсюда естественным образом вытекал институт прямой демократии, осуществлявшейся посредством обсуждения общих дел и голосования граждан на городской площади. Впрочем, не следует переоценивать его значение, поскольку реальная власть в большинстве случаев концентрировалась в руках аристократии.

Таким образом, основными элементами полисного (городского) порядка власти являлись: а) мелкое землевладение; б) народное ополчение; в) прямая демократия.

Европейский город как политическое сообщество являлся уникальным институтом, который в таких формах не встречался в Азии, и именно к нему восходят особенности европейского образа жизни. На Востоке города, как правило, не были автономными корпорациями и находились под строгой бюрократической опекой территориального государства, совершившего разоружение населения.

Важным моментом было то, что западный город сумел преодолеть замкнутость родовых связей, которые оставались чрезвычайно сильны на Востоке: в античную эпоху полисная общность стояла выше родовой, а в средние века последняя вообще утратила свое значение, особенно после того как христианство подорвало сакральную освященность родовых уз*. Важным обстоятельством было и отсутствие в греко-римском ареале развитого жречества, поскольку иерократия всюду действует в сторону элиминации воинского этоса.

Важнейший социальный конфликт полиса проходил между знатью, выступавшей в качестве кредитора-ростовщика (патриции, евпатриды), и свободным крестьянством в виде должника (демос, плебеи). Поскольку демос был вооружен и составлял основу войска, он мог сопротивляться. Классовые войны, центрированные вокруг этого основного конфликта, заполняют всю историю античности. Исход борьбы мог быть различным. В Риме патрициат сохранил свое положение ценой значительных уступок в политической, судебной, правовой и экономической областях. В Спарте старая знать подверглась уничтожению.

Организация военной власти в греко-римском мире представляла собой концентрированное выражение образа жизни и самого «духа» полисного строя. В конце VIII в. до Р. Х. увеличение добычи металла и успехи крестьянской экономики привели к замене аристократической армии колесниц тяжеловооруженной пехотой гоплитов, организованной в фалангу. Для успешного действия фаланги была критически важна сплоченность ее членов, поскольку она становилась беспомощной, если врагу удавалось проникнуть в зазоры между воинами и таким образом разрушить строй. Как сам полис являлся солидарной корпорацией, так и его боевая фаланга представляла собой единый кулак, врывавшийся в гущу врага.

«Зрелище было величественное и грозное: воины наступали, шагая сообразно ритму флейты, твердо держа строй, не испытывая ни малейшего смятения – спокойные и радостные, и вела их песня. В таком расположении духа, вероятно, ни страх, ни гнев над человеком не властны; верх одерживают непоколебимая стойкость, надежда и мужество…» (Плутарх. Ликург, XXII). Победа при Марафоне представляла собой не просто торжество греческого оружия – она была победой одного образа жизни над другим. Полис и гоплитский боевой строй являлись взаимосвязанными: одно порождало другое. «Обязательство по отношению к “общему благу города и народа” было не просто нормативной диспозицией заднего плана, а интегральной частью военной формации»[3], и наоборот: развитие гоплитского строя, вытеснившего аристократический, означало победу эгалитарных, интенсивных и демократических структур власти над экстенсивными, родственными и аристократическими: города над этносом.

И здесь мы снова встречаемся с тем правилом, о котором говорили выше: не существует «общества», которое можно сделать тем или иным: лишь борьба за власть впервые решает, каким должно стать это общество.

Если эллинская фаланга действовала как единое целое, то римляне выделили в ней более мелкие тактические части, построив свою боевую тактику на их четком взаимодействии. Легионы могли и действовать как единое целое, и разворачиваться на множество отрядов в зависимости от необходимости. Кроме того, римляне с их духом основательности ввели систему укрепленных армейских лагерей, с помощью которых можно было предупреждать неожиданные удары противника и навязывать ему свой способ ведения боя, основанный на концентрации войск.

Так организованная, римская армия составляла идеальную машину для завоевания мира. Ни одна держава того времени не могла предоставить для нее какой-либо противовес. В ее основе лежала железная спайка элементов, идущая от всего строя республиканской городской общины.

Напротив, восточная социальная организация порождала совсем другое военное устройство. Пехота восточных деспотов была никуда не годной: даже вооруженная по римскому образцу и имитирующая римскую тактику, она рассыпалась, как песок, при первом же ударе настоящей римской фаланги. Ей не хватало того главного, но неуловимого элемента, называемого «духом», который в случае римлян требовал веков истории гражданской общины в качестве своей опоры и отсылки. Для успешных действий пехоты была важна коллективная мораль и сплоченность, чувство взаимного доверия воинов, сражающихся бок о бок.

Иное дело – конница. Именно в ней Восток в результате проб и ошибок сумел нащупать частичный противовес римской военной мощи, что лучше всего проявилось в битве при Каррах. Парфянские всадники в условиях благоприятной для себя пустынной местности с ровным ландшафтом со всех сторон окружали легионы Красса, засыпая врага стрелами, но не принимая близкого боя; перед этой тактикой римская пехота оказалась совершенно бессильной. Из 40 тысяч легионеров домой вернулась лишь четверть. Битва при Каррах стала одним из самых крупных поражений в истории римского оружия.

Полисный образ жизни обычно ассоциировался у греков со свободой и как таковой противопоставлялся восточному деспотизму. Здесь, однако, многое зависит от того, что мы понимаем под «свободой». Если «свобода» – это способность влиять на свою судьбу через институты политического участия, то грек был свободнее, чем, например, перс. Но если под «свободой» понимать независимость от политического контроля и право выбора жизненных альтернатив, то свободнее был скорее второй. Греческий полис обладал несравненно большей способностью контролировать и подчинять повседневную жизнь своих граждан, чем персидское государство.

«Инфраструктурная власть такого деспотизма, - пишет М. Манн, - была значительно меньше, чем у греческого полиса. Его способность организовывать и координировать своих подданных была низка… Подданный Персидской державы мог гораздо успешнее спрятаться от своего государства, чем греческий гражданин – от своего. В некотором отношении перс был “свободнее”»[4]. Ни грек, ни римлянин не были знакомы с тем, что составляло либеральную концепцию свободы Нового времени – как свободы от политической власти, как автономии частной жизни. Напротив, свободу они видели именно в полном отождествлении частного со всеобщим, индивидуального с политическим. Как отмечает М. Манн, если мы попробуем обратить наши категории «социализма» и «либерализма» на античную историю, то обнаружим, что грек был скорее «социалистом», а перс – скорее «либералом»[5].

[1] Вебер М. Избранное. М., 1994. - С. 432-433.

* Эта партикуляристская установка была заимствована евреями у окружавших их языческих народов и соединена ими с Единобожием.

[2] Гегель Г. В. Ф. Философия истории // Соч. Т. VIII., 1935. - С. 18.

* Родовые связи в силу ряда причин достаточно рано подверглись разложению у германцев, как и у славян: обстоятельство, значение которого для дальнейшей истории этих народов трудно переоценить.

[3] Mann M. The sources of social power. – Cambridge: 1986, V. 1. – P. 201.

[4] Mann, M. Op. cit., P. 246.

[5] Ibid.

В Коране не всё сказано и не уподобляй Аллаха Свят Он, творению,Его мышление не подобно тварному,как и слух,видиние.Это разъяснение того,что есть творение,как оно существует.На счёт ахирата,то мы помнить должны о нём,но не полностью уйти от мыслей этой жизни,она путь в ахират и нужно воплощать Коран в жизнь,что бы обрести довольство Аллаха Свят Он и успех в ахирате.

Где сказано что у Аллаха есть мышление вообще?

Друзья! Давайте обратимся к Корану и нам не нужно будет изливать потоки, когда данная тема как и многи другие описывается всего двумя атами:
1) "Каждую тварь Аллах держит за холку"
2) "Твой Господь - на прямом пути"

Вот и подумайте на досуге, чем заканчивается прямой путь, и куда попадают все твари в конечном итоге.

Друзья, я не думаю что, мы должны установить кто из нас прав или не прав. Тем более мы говорим о истории и философии монотеизма.
Давайте задумаемся о фактах, о цифрах, об исторических развития монотеизма и распространение таухида в чистом виде.
В целом начало историю единобожие принята считать с пророком Ибрахима (А), то есть Абрамом. Абрам жил примерно 4000 лет тому назад. В этот период люди стали более массово разумными, то есть думаюших, размышляюших и умных людей стало больше. В этом тысячелетие уже человека стала больше беспокоит принятие решение о собственной судьбы и общины в целом. Короче говоря, люди стали более организованно управляться.
Я думаю именно эти факторы стали причиной распространение монотеизма, а период пророка Ибрахима (А) был еще политеистическим. То есть пророк Ибрахим (А) действительно был одним из первых революционеров кто, искал настоящую свободу. Свободу управляться самим собой, а также управлять собственного народа. Тому доказательства из Корана пророк Ибрахим (А) он же Имам своего времени. Кто такой Имам (А) в монотеизме и Исламе в целом? Проще говоря эта человек который, способен управлять свое общину и принимать за них человеческое (гуманное) решение.
Таким образом, друзья, люди дожили и развивалис в обществе где всегда испытывали необходимости своеобразную управлению и подчинению.
А Ислам объединил и развивал этих идей, искав исключительно истинных, справедливых и гуманных решений в данном вопросе. Насколько Ислам добился свое цели эта другой вопрос. Факт в том что, становление Ислама и миссия подледного пророка Мухаммада (С) совпало со временем ослаблением рабовладельческого строя. Люди и цивилизаций искали освобождение. И эта является божественная начало всех людей. Как человек рождается независимым (по крайней мере духовна-морально) от других так и покидает мир. Так вот задача общества состоялас в том что, объединить этих независимых людей. На мой взгляд на эта было способно лишь божественной Имамат.
Монотеизм и единобожие ( в том числе Ислам) распространилась переменным успехом. Причина тому что, первые монотеисты (до Исламские) сильно старались помешать становлению истинного таухида. То же самые их разум и инструмент для разумного управление (денги), а также воспрепятствовать этому процессу (дальнейшему распространению монотеизма) играл огромный роль в и истории Таухида. При в том, что сегодня истинных монотеистов сегодня исчисляется миллиардами людей.
Итак из выше сказанного можно сделать следующие выводы:
1. Монотеизм развивалось в связи умственной (интелектуальной) развитием человечества.
2. Монотеизм связан с божественной руководствой и управлением (имаматом) людей.
3. Монотеистам более присуще душевная (морально-духовная) свобода.
4. Шиитский ислам (в том числе божественной Имамат)эта то ядро монотеизма (таухида) , что жив и продолжается сопротивляться по сей день.
5. Монтеизм и таухид само по себе может присутствовать в глубине душе ныне живуших "не монотеистов". Однако они так или иначе не могут проявить свое божественную начала, а кто ими управляют, они по сути люди осознавший монотеизм, у которых цель в жизни является уничтожит истинного монотеизма.
6. Враги монотеизма обладают огромными инструментариями (денги, власть, опыт, сила, воле и т.д) который по сей день продолжают уничтожит монотеизм и с ним Таухид. Тут очевидна, борьба Всевышнего с ним, ибо Он дал им отсрочек (по Корану) до ссудного дня.
7. Предполагаю в поддержке и распространение "не монотеистов" (буддистов, многобожников, китайцев, индусов - не мусулман, тайванцев, корейцев и т.д.) имеют огромный роль врагов Аллаха. Эта те люди, джины и шайтаны которые тысячелетиями раньше нас начали ибадату (поклонению) Всевышнему (по Корану).
На мой взгляд эта ключ нынешней философии монотеизма и истории таухида.
Значить есть "отсрочка", есть "борьба" и одновременна должна быть терпение. Ко всему свое время. И отсюда шиитская мистика и не только. Ждать и помнить каждый минуту Гаима, ждать и молится за скорой зухур Имама Махди (А).
Мир и благословение Вам, люди земные!

Самым худшим в этой истории является то что, люди-писание (небесных книг) становилис воле не воле мунафиками.
А мунафикы эта люди враги Аллаха (тохида). Считаю что, у них нулевой шанс попасть в рай. Даже можно утверждать что, быть атеистом лучше нежели мунафиком. Исламские мунафикы эта есть насибиты.
Да будет прокляты насибиты. Они вечные жители ада.

Таухид и история: античная картина мира как вариация Великого язычества

Начнем с простой констатации: греческая философия есть не что иное, как одно из ответвлений Великого язычества. Здесь нет практически ни одной содержательной темы, аналогии которые не встретились бы нам в других традиционных регионах, хотя у греков им дается специфическая и прежде всего – рациональная разработка. Существует огромное количество параллелей и заимствований между Грецией и Вавилоном, Грецией и Египтом или даже Грецией и Индией. Манифестанционалистское язычество – это язык символов, который поддается легкому переводу с одного «диалекта» на другой, если переводчику известен «ключ». Фалес учился в Египте, Пифагор – в Египте и Вавилоне. Про Демокрита сообщается, что он бывал даже в Индии. У египетских жрецов обучался Платон.

Надо обратить внимание, что традиционное хронологическое размещение материала по античной философии – от досократиков через Платона и Аристотеля к неоплатоникам – полностью искажает сущность этого мышления. Это форма изложения научных знаний Нового времени, где предполагается прогресс и развитие, аккумуляция достижений, – но она неприменима к античной мысли, которая, по существу, не знала никакого развития: как и вечный космос, она скорее вращается на месте, вокруг определенных архетипов и сюжетов, чем движется вперед. Платон говорит то же самое, что и Анаксагор, Прокл – то же, что Платон. Каждый очередной мастер вводит новые категории, несколько переставляет акценты, но ничего не меняет в содержании. Аристотель был бы удивлен, если бы ему сообщили, что он изобретает что-то новое по отношению к Платону.

Отсюда легкая конвертируемость античных систем мысли друг в друга. Можно рассуждать о Платоне в перипатетических терминах и об Аристотеле – на лексиконе стоиков. По существу, античная мысль является одной философией на одну и ту же тему. Варьируется внешняя символика, тогда как внутреннее содержание остается неизменным, как река в смене своих вод. Если уж браться за написание компедиумов, то лучше всего располагать материал по рубрикам, а не по хронологии*.

Главным объектом античной философии, как и Великого язычества вообще, является Космос – с его Центром, «верхом» и «низом», роком как всеобщим законом – вечный космос, возникающий из огня и возвращающийся в огонь. Этот космос имеет ряд уровней, большей или меньшей степени субтильности, которые населены несколько иными существами, чем мы: в Коране они названы джиннами, у греков - богами. Когда мы говорим, например, о «Дионисе» или «Афродите», то мы должны учесть, что эти существа реально существуют, но, так сказать, на более «тонких» уровнях Большого космоса. Человек, развивший в себе созерцательные способности, может видеть этих существ, наблюдать их трансформации, общаться с ними и т. д. Античный человек предпочел превратить их в своих богов. В Коране об этом говорится:



«Мужи из числа людей искали покровительства мужей из числа джиннов, но они только увеличивали в них страх» (72: 6);

«Он создал человека из сухой глины, подобной гончарной,

и создал джиннов из чистого пламени» (55: 14-15).



«Глина» и «огонь» обозначают различные разновидности онтологического, креативного материала, большей или меньшей степени субтильности. Существуя в своих «небесных» мирах, данные существа более высокого энергийно-онтологического плана – впрочем, тоже являющиеся смертными - наслаждаются блаженным бытием. Как говорит об этом Гомер:

Смех несказанный воздвигли блаженные жители неба,

Видя, как с кубком Гефест по чертогу вокруг суетится.

Так во весь день до зашествия солнца блаженные боги

Все пировали, сердца услаждая на пиршестве общем…

(Ил., I, 599 - 603).

Но небожители – лишь часть космоса. Над ними существуют axis mundi (Ось мира) и рок. В целом же бытие античного космоса так же патетически бессмысленно, как игра морских волн. Лишь где-то в центре этого безмерного океана существует некая мощная турбулентность, к которой все стягивается и как бы замыкается здесь в одной точке. Эта «точка» носит разные названия – Первопринцип, Логос, Огонь, Солнце, Благо, «идея идей», «форма форм», Ум, Перводвигатель, Единое, Пневма. Все эти наименования указывают на одно и то же – imago mundi (образ мира) манифестанционалистского континуума.

Этот вечный спектакль, эта жизнь как игра под небесной твердью и всемогущим роком – под ее знаком проходило все античное бытие, бессмысленное и несерьезное в каком-то высшем и труднопостижимом для нас смысле. Отсюда роль драмы. Рок играет человеком, а человек играет в то, как рок играет им.

Грек действительно не верил в смысл жизни. Какое значение имеет человек в мире, который управляется игрой фатума и некогда исчезнет в космическом пожаре вместе со всеми своими обитателями? – В том мире, где человек является только случайностью, песчинкой в космической груде или волной на поверхности вселенского океана. В этом мире ни к чему Sturm und Drang духа: жизнь надо претерпеть или – что то же самое – проиграть. «Жить должно играя» - говорит Платон. Воля, преодоление, борьба – все это чуждо как греку, так и римлянину. Шпенглер хорошо понимал это, но он не видел настоящих причин такой резиньяции. Этос Суллы был очень типичен. Светловолосый и голубоглазый красавец, этот диктатор Рима и государственный террорист «искал в жизни только веселья и наслаждений… Жаждать и стремиться к чему-либо, вероятно, казалось ему неразумным в мире, который управляется случайностью и в котором можно рассчитывать только на случайность. Он шел за своим временем, сочетая неверие с суеверием. Но его странное легковерие – не простецкая вера Мария, который покупал у жрецов предсказания и действовал согласно этим предсказаниям. Легковерие Суллы еще меньше похоже на мрачную веру фанатиков в предопределение. Вера Суллы – это вера в абсурд… Это – суеверие счастливого игрока, который считает, что судьба дала ему привилегию везде и всегда выигрывать»[1].

За внешней праздничностью и радостным пафосом этот мир статуй с пустыми глазницами скрывал глубочайший ужас перед властью фатума. Быть может, грек превратил свою жизнь в непрерывную череду торжеств именно для того, чтобы бежать от этого кошмара, от язвы рока, разъедающей мир? Да, его пессимизм был вызван «ужасающей силой Негатива» (Гегель), которая некогда сотрет людей, героев и богов. Когда Сократ у Платона говорит, что человеческая жизнь является трагедией и комедией одновременно, то этим глубочайшим словом он на несколько мгновений приоткрывает перед нами глухую завесу античного бытия*.

Только монотеизм освободит личность из-под власти космической необходимости и тем самым наделит ее некой высшей миссией и собственной историей. Идея фатума играла значительную роль в верованиях доисламских арабов: их поэзия постоянно возвращается к мотиву ничтожности человека перед хаотическими силами судьбы. Как и у греков, у арабов имелись фигуры героев, бросающих вызов року и вместе с тем выполняющих его предназначение. Понятие «рока» могло выражаться группой слов от глагола «манна» - мана или манун. Отсюда и женская богиня судьбы Манат, которая отвергается в Коране:



«Но видели ли вы ал-Лат, и ал-Уззу,

и Манат - третью, иную?

Неужели y вас - мужчины, a y Него - женщины?

Тогда это - разделение несправедливое!» (53: 19-22).



Другое слово для обозначения рока – дахр (оно означает также «время»). Отрицая воскрешение, арабы говорили:



«Мы рождаемся и умираем, и убивает нас только дахр» (45: 24).



Таким образом, Откровение говорит нам о том, что многобожие непосредственно пыталось противопоставить силы рока власти пророческого монотеизма. Напротив, монотеизм заменяет вечное вращение космической тотальности абсолютной Волей трансцендентного Субъекта, а действие рока – божественным предопределением. На языке Корана предопределение выражается такими словами, как «кадар» или «кадр», передающими также представление о мощи и могуществе. В отличие от слепого действия рока, предопределение является вертикальным вторжением Творца в пространство истории. Рок постигает, предопределение исполняется. Слово кадр используется в суре «Ночь могущества»:



«Воистину, Мы ниспослали его (Коран) в ночь могущества.

Откуда тебе знать, что есть ночь могущества?

Ночь могущества тысячи месяцев лучше.

Нисходят в нее ангелы и дух с дозволения их Господа для исполнения всяких повелений.

Она - мир до утреннего времени».



Здесь лейлят уль-кадр можно переводить как «ночь могущества» и как «ночь предопределения». Лейлят уль-кадр – это священная ночь ниспослания Корана. Удерживая рядом данные аспекты, монотеистическое предопределение проявляет себя как вторжение божественной Мощи в человеческий мир.

Однако здесь присутствует еще один важный семантический момент. Слово «кадр» также связано со значением «меры», «ограничения», «справедливости». Это свидетельствует о том, что предопределение, в отличие от слепого рока, реализует некую высшую правду, определенный провиденциальный замысел о человеке и истории. Картина мира Откровения является монархической, поскольку помещает в центр Творца как абсолютного Владыку, Царя, Вождя, являющегося «Иным» по отношению ко всему тварному. Вторжение Иного означает кризис мира, раскол вечного космоса. Вспомним, что греческое слово «кризис» означает «суд» и «разделение». Бог Откровения есть небытие мира, а не его центр или эссенция. Иное, Небытие мира выступает как источник его перманентного кризиса, транслируемого через механизм предопределения на человека и историю.

* Например, относительно категории «идеи»: что говорят по поводу «идеи» досократики, Платон, Аристотель – вплоть до неоплатоников. В конечном итоге окажется, что они говорят одно и то же. Античный философ отнюдь не стремился быть более оригинальным, чем его предшественники – в отличие от философов современных. В этом смысле Генон говорит, что «имя [современного] философа становится популярным по мере того, как он придумывает новую ложь, а не по мере того, как он повторяет старую уже высказанную другими истину».

[1] Моммзен Т. История Рима. Т. 2. - М., 1937. – С. 346-347.

* Греки имели множество слов для обозначения рока: тюхе, мойра, хеймармена, ананке, дике, адрастея, морос, айса. «Эон» также использовался в значении «судьбы», как и «номос». Греческий язык различает тончайшие оттенки фатализма. Например, мойра – это космический рок, айса – индивидуальная участь, тюхе – судьба как игра случая, дике – рациональная судьба, связанная с осуществлением справедливости. У Прокла адрастея характеризует причинность мира идеальных сущностей, ананке – всекосмический рок, хеймармена – судьбу «внутрикосмического» бытия.

Однако здесь присутствует еще один важный семантический момент. Слово «кадр» также связано со значением «меры», «ограничения», «справедливости». Это свидетельствует о том, что предопределение, в отличие от слепого рока, реализует некую высшую правду, определенный провиденциальный замысел о человеке и истории.

Бисмиллах,
Брат вы знаете слова "кадр" на азербайджанском языке является часто употребляемая. Однако, в отношениях определенного человека мы говорим "гадар" (qədər) что означает "сущностные возможности человека". Турки употребляет это слова несколько в другом значение. Они говарят "кадер" что означает судба человека.
Это слова для меня является одно из любимый. Я связываю "кадара" не только с мером, ограничением или справедливым поступком. Мне кажется эта показатель качества человека; личности и индивида. Помоему, это понятие связано и с душой человека. То есть чем великодушный человек, тем у него высокий (возвышенный) "кадар". Чем низкий человек тем у него "кадар" ограничено .
Обожаю судит людей по их поступкам, этого я связываю с их "кадаром".
Ас-Саламун Алейкум ва Рахматуллахи ва Баракатух!

Таухид и история: античная картина мира как вариация Великого язычества (продолжение)



О том, что античные люди жили в совершенно ином культурном мире, свидетельствует хотя бы отсутствие в их языке слов, без которых мы не могли бы выражать наше понимание вещей: личность, сознание, время, смерть. Там, где мы упоминаем о «личности», грек говорил о «теле». Эдип жалуется на душевные страдания своего «тела». Боги – тоже прежде всего «тела».

Античные тексты никогда не имеют в виду личность как некий самосознающий центр: в них речь идет о личине, которую следует отбросить на пути к космическому абсолюту. Под «душой» (псюхе) грек понимал совокупность оболочек, более или менее грубых либо субтильных. Существует, например, вегетативная и небесно-интеллектуальная душа. Смерть представляет собой простую трансформацию таких душевно-телесных личин, так что вегетативная душа, например, перерождается в какое-нибудь животное, интеллектуальная – идет на «небо», в более тонкие слои космоса, а тело остается здесь как некая сброшенная пустая оболочка. Таким образом, речь идет не столько о смерти, сколько о совокупности метаморфоз.

Время у греков могло, с одной стороны, отождествляться с роком и почитаться как высшее божество (как в Индии всесжигающий Кала), с другой – наделяться круговым характером. «Ибо и само время, - пишет Аристотель, - кажется каким-то кругом» (Физика, IV, 10b 24-29). Это циклическое время самого космоса, сквозь которое просвечивает неподвижность вечности. В слове aion, эон, заключалось значение свернутого и развернутого времени в циклическом смысле. «Эоном» называли как ограниченный период, так и вечность. Он означал также неувядающую молодость, и его сравнивали с конем, бегущим по ристалищу. Согласно Платону, к эону неприменимы определения «был» или «будет» - он всегда только «есть». По Аристотелю, эон есть, с одной стороны, «предел, охватывающий время каждой отдельной жизни», а с другой – «предел всего неба и предел, охватывающий все время и бесконечность» (О небе, I 9, 279 а 22-30). Прокл называет его «отцом времени».

Если у таких мыслителей Нового времени, как Кант или Хайдеггер, время сконцентрировано в человеческом субъекте как его внутренняя порождающая способность, то в античной картине мира, наоборот, субъект поглощен объективным временем космоса. Поэтому «вместо того чтобы сосредоточить время в личности, Плотин хочет…рассеять личность во времени»[1]. Время у Плотина порождается небесной сферой, когда вечность, являясь бесконечно длящимся мигом, проецируется на плоскость чувственного мира, продуцируя временной поток. О том же говорит Ямвлих: космический демиург распутывает «умное» время как вечное «теперь» небесных сущностей, и из этих нитей сплетает поток эмпирической темпоральности.

Та концепция времени, которую предлагает Хайдеггер в «Sein und Zeit», где темпоральность направляется будущим и продуцируется из субъекта (Dasein), соответствует монотеистической картине мира, тогда как критикуемая им точка зрения Аристотеля («теперь-время») – картине мира манифестанционализма. У Аристотеля идет речь не об «обыденном толковании времени», а о самопонимании целого культурного мира. Чтобы вполне разобраться в аристотелевском учении о времени, следует держать перед своим внутренним взором картину античного космоса – совершенную и внутренне неизменную сферу, где имеет значение только константное «теперь».

«Теперь» есть концентрированное выражение вечности, которое, как бы ниспадая на космическую периферию – земной мир, - разделяется на бесчисленное множество отдельных «мгновений». Тогда космос оказывается «подобием больших вселенских часов, которые лишь отмеряют идущее само собой время»[2]. Этому соответствует культ случая, тюхе, представление о слепом фатуме или греческая драма момента. Шпенглер назвал это «точкообразным эллинским бытием».

Грек существовал в области сиюминутного: он не имел понятия о «большом», историческом времени, выстраиваемом из будущего. Последнее разовьется только в трансформированном монотеизмом мире. Потому жизнь в эллинском мире, как мы уже сказали, должна была казаться вполне бессмысленной. Гомер не случайно сравнивает людей с «листьями в дубравах древесных», которых «ветер по земле развевает». Распространенная греческая мудрость гласила, что самое лучшее для человека – вообще не родиться, а если родился, то как можно скорее умереть.

Отсюда и отсутствие интереса к истории. Аристотель оставил нам описания диковинных животных, но ничего не сказал о своем ученике Александре, а в политической теории проигнорировал крупнейшие изменения в отношениях власти, совершавшиеся на его глазах. Величайший гений древности наблюдает крушение целого исторического мира и рождение на его месте нового, видит во главе этих процессов своего собственного ученика, но не считает необходимым сказать об этом хотя бы несколько слов! Как это понимать? Аристотель, подобно любому традиционному человеку, был ориентирован на созерцание и воспроизводство архетипов. Он не жил в истории, как мы, и не имел представления об историческом времени. Именно по этим причинам в Индии напрочь отсутствовала историографическая традиция. Плотин прямо говорит, что в истории нет никакого смысла. Предназначение человека – не реализация какой-то сверхмиссии в потоке исторического времени, но бегство из него ради созерцательного слияния с Единым, с космосом, со «Всем». Стремиться к чему-то в таком мире или пытаться его исправить кажется Плотину абсурдным.

Главным и, по существу, единственным объектом античной мысли является, как уже было упомянуто, Космос – вечная, неизменная, периодически сгорающая и возрождающаяся «природа» созерцательной Традиции, о которой Гельдерлин скажет:

Она сама, кто старше всех времен,

Превыше всех богов восхода и заката,

Природа пробудилась под звон оружия,

И от эфира до бездн подземных,

По непреложным законам

Зачата святым хаосом,

Обновлена вдохновеньем

Всетворящая снова.

Чтобы понять образ, «схему» мышления греков, надо сразу же уяснить, что в этом мире «все едино» и «все переходит во все». Нет границ, нет преград между мирами. Нам трудно понять эту метаморфичность, поскольку наше восприятие окружающей действительности основано на четкой фиксации позиций. Условно говоря, для нас «верх» - это верх, «низ» - это низ, «Зевс» - это Зевс. Совсем иначе у греков. «Единое» легко может стать у них «бесконечным множеством», Огнем или Зевсом. «Дионис и Аид – одно и то же», говорит Гераклит. Орфическая формула: «И Зевс, и Аид, и Солнце, и Дионис – едины». Когда эллинские сюжеты сообщают нам о приключениях Диониса или Геракла, то здесь имеются в виду события, которые происходят не только «здесь», в этом мире, но и в других, более субтильных мирах. Но поскольку строгой границы между тем и другим для грека нет, то эти существа как бы перетекают из одной плоскости в другую. Потому что существует, например, как об этом скажет любой знакомый с посвятительными доктринами, Индия «земная» и Индия «небесная» (субтильная), и Дионис приходит не из первой, а из второй. Есть текучий, флюидный континуум Большого космоса, и в нем-то и разворачиваются те события, которые мы привыкли называть «мифами», поскольку им нет соответствия в обычном эмпирическом опыте, полученном с помощью эмпирических глаз и ушей. Гераклит отчеканил свое знаменитое panta rei, «все течет», имея в виду эту конститутивную особенность языческого космоса: бесконечный коловорот элементов, качеств и состояний.

Движутся в море глубоком моря, те к зарям, те - к закатам;

Поверху волны стремятся на полдень, ниже на полночь;

Разно-текущих потоков не мало в темной пучине,

И в океане пурпурном подводные катятся реки.

(Вяч. Иванов).

[1] Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. - М., 2000. – С. 430.

[2] Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. – М., 2000. – С. 331.